Сентиментальный музей

Известно, что стать художником очень просто. Для этого требуются две бабушки: одна добрая и одна строгая. И та, и другая должны считать вас центром Вселенной. Так, по крайней мере, было со мной, когда я был маленьким. Одну звали Роза, другую Вера. Бабушка Роза была просто чистой Любовью без воспитательных примесей. Я был совершенно свободен во всех творческих порывах. Однажды я отломал хвост своему большому коню. Кормить его через образовавшееся сзади отверстие было намного интереснее, чем скакать на одном месте. Через неделю, когда конь поглотил значительную часть столового серебра, множество мелких домашних предметов и два десятка выдаваемых мне на полдник бутербродов с колбасой, он стал вонять. Плохо пахло из правильного места. Я не просто был в восторге, я почти верил, что конь оживает. Настал день, когда все обнаружилось. Коня вскрывали огромным ножом, меня держали пять тетушек-добровольцев из нашей коммуналки, крик достигал Кудринской площади, и только одна бабушка Роза была на моей стороне, искренне полагая, что нарушаются права человека, и времени на пустые слова не тратя, уже пекла ореховый штрудель мне в утешение. Да много чего еще было. Ни бабушки, ни ее любви не стало, когда мне было 10 лет. Но я хорошо помню душистые пирожки с картошкой и луком, которые по воскресеньям, как утреннее чудо, приносились ко мне в кровать со словами такими нежными и горячими, что…. Это поселяется в тебе навсегда, и потом, сколько бы ни ударялся головой, мир уже никогда не покажется безнадежно плохим. Другую бабушку звали Вера. Тут уже все было строго, без пирожков, а однажды я даже получил веником по лицу, но зато были Интрига и Тайна. Был какой-то влюбленный кадет, фильдеперсовые чулки, китайский веер, драгоценные перстни, спрятанные в походном аптечном ящичке в баночках с вазелином, девичьи альбомы, старые письма, загадочная, приносящая несчастья аметистовая брошь, морской кортик, стихи «…Петроградское небо мутилось дождем, на войну уходил эшелон…», редкой работы китайская статуэтка из белого бисквита с корзинкой цветов в одной руке и с отколотыми пальчиками (это не я!) на второй, бронзовая вазочка со звуковым секретом и сильно истертый во время переездов лионский гобелен: Версальский парк, две игривые мадемуазели с сачком и два кавалера с лицами заговорщиков за кустом сирени. Была и ссылка в Томск, где все, что я теперь, естественно, не могу перечислить, обменялось на дрова, муку и мыло. Да, был еще переживший ссылку веер - вещь культовая в романтическом веке - расписанный (так считалось) самим Ватто. Лет в пять я уже любил наблюдать, как моя еще молодая бабушка обмахивалась им: элегантно, скромно и кокетливо. Бабушка Вера (мой двоюродный брат так и звал ее «баба Веер») прожила сто лет, и ровно пятьдесят из этих ста я наслаждался ее рассказами, знал их дословно и добросовестно вступался за историческую правду, когда память бабушке изменяла. Это был мир, в котором жили стертые с лица земли и совершенно неуместные теперь человеческие типы. Они разговаривали на каком-то «древнерусском», употребляли словесные па, которые сложно повторить, и не умели обходиться без таких совершенно ненужных вещиц, как букетница (Porte-bouquet)....

Какое же все это имеет отношение к Уроку рисования? Нас всех когда-то учили «изображать» карандашами и красками. Я тоже очень старался, но мне этот процесс не нравился. Что-то подсказывало - жизнь гораздо богаче и она рисует всем, чем только возможно: людьми, обстоятельствами, судьбами, предметами и их необычными сочетаниями. Детская интуиция не обманывала. Взрослея, созерцая сложность мира, я понимал невозможность передать художественным образом то, что мы называем словом «история». И, наверное, именно поэтому так любил старые вещи, чувствовал их одушевленность и прожитую жизнь за каждой из них: со своей тайной, любовью и умиранием.

Летом, гуляя по Барселоне, в самом центре города, в десяти шагах от кафедрального собора случайно нахожу музей Федерико Мареса. В Испании это имя знаменито, в Европе хорошо известно, у нас никому не ведомо. Марес был скульптором, ценителем красоты и старины, меценатом. Но настоящим гением он был в коллекционировании. Проследив его жизнь шаг за шагом, я так и не постиг, как один человек, пусть даже и рожденный с особой страстью к собирательству, даже за свои 100 лет жизни, даже принадлежавший к избранной расе коллекционеров, которые предчувствуют находки и знают, где искать, мог собрать целую Вселенную предметов. Не помню, когда я еще был так ошеломлен увиденным. Главная часть собрания - «Сентиментальный музей или кабинет коллекционера». В бесконечных залах собраны тысячи любопытнейших, трогательных, нестандартных вещиц. Перед вами 19 век во всем его предметном богатстве. Вы видите иной мир, иное мышление, иное отношение людей к себе и друг к другу. Это не музей великих скульптур и картин, перед которыми уже привычно преклоняться. Слушайте, здесь всего лишь ножницы и зонтики, но это совершенно другой, утраченный навеки этический и эстетический подход простого мастера, тихого ремесленника к своему делу. Если стану перечислять, не смогу остановиться. Вот, хоть с середины: роскошные, удивительной работы сейфы. В рамах под стеклом, на красном бархате немыслимых форм ключи и замки. А вот коллекция расписанных Буше и Фрагонаром пуговиц. Целый мир женских нарядов, украшений.…Ладанки, бисерные кошельки, ювелирные изделия из волос, крошечные записные книжки в серебряном окладе с любимым лицом на обложке - еще не фотография - дагерротип. А вот мужской зал: старые растрескавшиеся сигары, отдельно в рамах коллажи из сотен не повторяющихся сигарных наклеек, золотые портсигары с вензелями, портретами генералов и видами европейских столиц. Огромная коллекция резных табачных и опиумных трубок - скульптурное чудо. Мундштуки, кисеты, коробочки с нюхательным табаком, книжечки с курительной бумагой, пепельницы, зажигалки, спичечные коробки с игривыми сюжетами. Расшитые цветным шелком широкие галстуки и подтяжки с пасторальными сценками. Первая фототехника и первые фото - порнографические изображения. Модные тогда фотопортреты на картоне в формате визитных карточек. Множество предметов, о существовании которых я не догадывался. Вот, например, под стеклянными колпаками вазы с цветами, все - цветы и вазы - склеены из мельчайших раскрашенных раковин и улиток. Ставилось такое чудо на комодах, в альковах спален, в алтарях. Коллекции ресторанных меню и рождественских поздравлений. Коричневая и зеленая аптечная посуда из толстого стекла с монастырскими гербами. А вот зал – целый зал - подвесных чаш для святой воды из керамики из всех испанских провинций. Реликварии, мощехранительницы, знаки монашеского отличия, коллекция ящичков для подаяния в виде часовенок, монастырские мемориальные монеты. Часы! – тут я молчу…. Оловянные солдатики лучших европейских производителей. Britains - английские, Heinrichsen - немецкие. Я узнал, что по всей Европе процветали мастерские по производству маленьких армий вплоть до 50-х годов 20 века, когда изобретение пластика нанесло им сокрушительный удар. Куклы, детские игры, бумажные театрики, первые механические игрушки, шарманки и еще много-много всякого разного. Да просто все, кроме оружия и пыточных инструментов, редчайшее собрание которых Марес почти приобрел на одном лондонском аукционе, но этические соображения победили страсть коллекционера. Тут я впервые увидел вещь, о которой слышал от своей бабушки, но в существовании которой сильно сомневался: букетница - крошечный сосуд из драгоценных камней, слоновой кости, эмали и филигранного серебра, в котором самые утонченные европейские дамы располагали веточку или букетик, - эдакая штучка с колечком для пальчика, чтобы грациозно держать в руке во время бала. До зависти, до дрожи в пальцах я ходил и видел эпоху, в которой по-другому текло время, видел век, где люди иначе двигались, иначе наслаждались жизнью. Да, бабушка говорила правду! И все это когда-то было живым и, Боже, как хочется, чтобы оно вернулось в нашу деловую правильную жизнь - глупая мысль.